Неточные совпадения
Заиграет ли женщина на фортепиано, гувернантка у соседей, Райский бежал было перед этим удить рыбу, — но раздались
звуки, и он
замирал на месте, разинув рот, и прятался за стулом играющей.
Я стал направлять его взгляд рукой по линии выдающихся и заметных предметов, но, как я ни старался, он ничего не видел. Дерсу тихонько поднял ружье, еще раз внимательно всмотрелся в то место, где было животное, выпалил и — промахнулся.
Звук выстрела широко прокатился по всему лесу и
замер в отдалении. Испуганная кабарга шарахнулась в сторону и скрылась в чаще.
Вдруг, где-то в отдалении, раздался протяжный, звенящий, почти стенящий
звук, один из тех непонятных ночных
звуков, которые возникают иногда среди глубокой тишины, поднимаются, стоят в воздухе и медленно разносятся, наконец, как бы
замирая.
Но он не отбежал еще пятидесяти шагов, как вдруг остановился, словно вкопанный. Знакомый, слишком знакомый голос долетел до него. Маша пела. «Век юный, прелестный», — пела она; каждый
звук так и расстилался в вечернем воздухе — жалобно и знойно. Чертопханов приник ухом. Голос уходил да уходил; то
замирал, то опять набегал чуть слышной, но все еще жгучей струйкой…
Лишь изредка ветер набегал струями и, в последний раз
замирая около дома, донес до нашего слуха
звук мерных и частых ударов, раздававшихся в направлении конюшни.
Ночь была такая тихая, что даже осины
замерли и не трепетали листьями. В сонном воздухе слышались какие-то неясные
звуки, точно кто-то вздыхал, шептался, где-то капала вода, чуть слышно трещали кузнечики. По темному небу, усеянному тысячами звезд, вспыхивали едва уловимые зарницы. Красные блики от костра неровно ложились по земле, и за границей их ночная тьма казалась еще чернее.
Это — «Два помещика» из «Записок охотника». Рассказчик — еще молодой человек, тронутый «новыми взглядами», гостит у Мардария Аполлоновича. Они пообедали и пьют на балконе чай. Вечерний воздух затих. «Лишь изредка ветер набегал струями и в последний раз,
замирая около дома, донес до слуха
звук мерных и частых ударов, раздававшихся в направлении конюшни». Мардарий Аполлонович, только что поднесший ко рту блюдечко с чаем, останавливается, кивает головой и с доброй улыбкой начинает вторить ударам...
Всё немотно и тихо; каждый
звук — шорох птицы, шелест упавшего листа — кажется громким, заставляет опасливо вздрогнуть, но, вздрогнув, снова
замираешь в тишине — она обняла всю землю и наполняет грудь.
И инструмент зазвенел ровнее. Начавшись высоко, оживленно и ярко,
звуки становились все глубже и мягче. Так звонит набор колокольцев под дугой русской тройки, удаляющейся по пыльной дороге в вечернюю безвестную даль, тихо, ровно, без громких взмахов, все тише и тише, пока последние ноты не
замрут в молчании спокойных полей.
Звук выстрела, так же, как и окрик, не мог распространяться далеко и
замер тут же, где и родился.
И тихого ангела бог ниспослал
В подземные копи, — в мгновенье
И говор, и грохот работ замолчал,
И
замерло словно движенье,
Чужие, свои — со слезами в глазах,
Взволнованны, бледны, суровы,
Стояли кругом. На недвижных ногах
Не издали
звука оковы,
И в воздухе поднятый молот застыл…
Всё тихо — ни песни, ни речи…
Казалось, что каждый здесь с нами делил
И горечь, и счастие встречи!
Святая, святая была тишина!
Какой-то высокой печали,
Какой-то торжественной думы полна.
Заревел гудок, поглотив своим черным
звуком людской говор. Толпа дрогнула, сидевшие встали, на минуту все
замерло, насторожилось, и много лиц побледнело.
Послезавтра Александр приехал пораньше. Еще в саду до него из комнаты доносились незнакомые
звуки… виолончель не виолончель… Он ближе… поет мужской голос, и какой голос! звучный, свежий, который так, кажется, и просится в сердце женщины. Он дошел до сердца и Адуева, но иначе: оно
замерло, заныло от тоски, зависти, ненависти, от неясного и тяжелого предчувствия. Александр вошел в переднюю со двора.
Евсеенко, перекинув гармонию на грудь, играет. На гармонии множество ладов,
звуки ее неотразимо тянут куда-то, со всей улицы катятся ребятишки, падают к ногам гармониста и
замирают в песке, восхищенные.
Воздух не шелохнулся; только и слышно было, как ступали лошади и пофыркивали: да и этот
звук раздавался слабо и тотчас же
замирал.
Тишина вечера и потом ночи не нарушается ни одним
звуком, и время, кажется, останавливается и
замирает вместе с доктором над книгой, и кажется, что ничего не существует, кроме этой книги и лампы с зеленым колпаком.
Мальчик вздрогнул от страха и
замер. А
звук всё дрожал и рос в своей силе.
И все в доме окончательно стихает. Сперва на скотном дворе потухают огни, потом на кухне
замирает последний
звук гармоники, потом сторож в последний раз стукнул палкой в стену и забрался в сени спать, а наконец ложусь в постель и я сам…
Такое выражение, как будто она собралась крикнуть отчаянным криком, да так и
замерла, не произнеся
звука…
Я чувствую себя заключенным внутри холодного, масляного пузыря, он тихо скользит по наклонной плоскости, а я влеплен в него, как мошка. Мне кажется, что движение постепенно
замирает и близок момент, когда оно совсем остановится, — пароход перестанет ворчать и бить плицами колес по густой воде, все
звуки облетят, как листья с дерева, сотрутся, как надписи мелом, и владычно обнимет меня неподвижность, тишина.
Тетерев. Жизнь! Покричат люди, устанут, замолчат… Отдохнут, — опять кричать будут. Здесь же, в этом доме, — всё
замирает особенно быстро… и крик боли и смех радости… Всякие потрясения для него — как удар палкой по луже грязи… И последним
звуком всегда является крик пошлости, феи здешних мест. Торжествующая или озлобленная, здесь она всегда говорит последней…
(Татьяна, медленно сгибаясь, облокачивается на клавиши. В комнате раздается нестройный громкий
звук многих струн и —
замирает.)
Невероятно длинны были секунды угрюмого молчании, наступившего после того, как
замер этот
звук. Человек всё лежал вверх лицом, неподвижный, раздавленный своим позором, и, полный инстинктивного стремления спрятаться от стыди, жался к земле. Открывая глаза, он увидел голубое небо, бесконечно глубокое, и ему казалось, что оно быстро уходит от него выше, выше…
Медный
звук, слетая с колокольни, тихо плыл во тьме и медленно
замирал в ней, но раньше, чем тьма успевала заглушить его последнюю, трепетно вздыхавшую ноту, рождался другой удар, и снова в тишине ночи разносился меланхолический вздох металла.
Звук глухо отдался в грязных стенах ночлежки и
замер.
Иллюзию нарушил, во-первых, новый выстрел замерзшей реки. Должно быть, мороз принимался к ночи не на шутку.
Звук был так силен, что ясно слышался сквозь стены станционной избушки, хотя и смягченный. Казалось, будто какая-то чудовищная птица летит со страшною быстротой над рекою и стонет… Стон приближается, растет, проносится мимо и с слабеющими взмахами гигантских крыльев
замирает вдали.
А вокруг все
замерло. Горный берег реки, бедные юрты селения, небольшая церковь, снежная гладь лугов, темная полоса тайги — все погрузилось в безбрежное туманное море. Крыша юрты, с ее грубо сколоченною из глины трубой, на которой я стоял с прижимавшеюся к моим ногам собакой, казалась островом, закинутым среди бесконечного, необозримого океана… Кругом — ни
звука… Холодно и жутко… Ночь притаилась, охваченная ужасом — чутким и напряженным.
Голос то возвышался, то опадал, судорожно
замирая, словно тая про себя и нежно лелея свою же мятежную муку ненасытимого, сдавленного желания, безвыходно затаенного в тоскующем сердце; то снова разливался соловьиною трелью и, весь дрожа, пламенея уже несдержимою страстию, разливался в целое море восторгов, в море могучих, беспредельных, как первый миг блаженства любви,
звуков.
Батальоны брякнули ружьями и
замерли. Прозрачно и резко разносясь в воздухе, раздались
звуки встречного марша. Знамя, обернутое сверху кожаным футляром, показалось над рядами, мерно колыхаясь под
звуки музыки. Того, кто его нес, не было видно. Потом оно остановилось, и музыка замолкла.
Аннушка положила на плечо соседа свою голову и
замерла в этой позе, потупив глаза в землю. Гармонист задумчиво покручивал ус, а человек в пиджаке отошёл к окну и стал там, прислонясь к стене и смешно вытянув голову по направлению к певцам, точно он ртом ловил
звуки песни. Толпа в дверях шуршала платьем и глухо ворчала, слившись в одно большое животное.
Цирельман поднял кверху руки, отчего рукава лапсердака сползли вниз и обнажили худые, костлявые, красные кисти, закинул назад голову и возвел глаза к закопченному потолку. Из груди его вылетел сиплый, но высокий и дрожащий
звук, который долго и жалобно вибрировал под низкими сводами, и когда он, постепенно слабея,
замер, то слышно было, как в погребе быстро затихали, подобно убегающей волне, последние разговоры. И тотчас же в сыром, тяжелом воздухе наступила чуткая тишина.
Проснулся он, разбуженный странными
звуками, колебавшимися в воздухе, уже посвежевшем от близости вечера. Кто-то плакал неподалёку от него. Плакали по-детски — задорно и неугомонно.
Звуки рыданий
замирали в тонкой минорной ноте и вдруг снова и с новой силой вспыхивали и лились, всё приближаясь к нему. Он поднял голову и через бурьян поглядел на дорогу.
Лёнька
замирал от ужаса, холода и какого-то тоскливого чувства вины, рождённого криком деда. Он уставил перед собою широко раскрытые глаза и, боясь моргнуть ими даже и тогда, когда капли воды, стекая с его вымоченной дождём головы, попадали в них, прислушивался к голосу деда, тонувшему в море могучих
звуков.
К одиннадцати часам
замирали и эти последние отголоски минувшего дня, и звонкая, словно стеклянная, тишина, чутко сторожившая каждый легкий
звук, передавала из палаты в палату сонное дыхание выздоравливающих, кашель и слабые стоны тяжелых больных.
Сильные величавые
звуки органа под железной мужской рукой вдруг сменялись нежной флейтой как бы под прелестными женскими устами и наконец
замирали…» Тссс…
Мелитон плелся к реке и слушал, как позади него мало-помалу
замирали звуки свирели. Ему всё еще хотелось жаловаться. Печально поглядывал он по сторонам, и ему становилось невыносимо жаль и небо, и землю, и солнце, и лес, и свою Дамку, а когда самая высокая нотка свирели пронеслась протяжно в воздухе и задрожала, как голос плачущего человека, ему стало чрезвычайно горько и обидно на непорядок, который замечался в природе.
Усилия, какие употреблял бедняк, чтобы говорить с помещицей, казалось, превышали его силы; едва произнес он последнее слово, как
звук уже
замер на устах его, одышка и хриплый кашель, которому конца не было, совсем одолели старика. Внезапно лицо его искривилось, руки брякнули оземь, и он покатился на солому.
И когда
замер последний
звук, вступил звонкий тенор и повторил — как будто отозвалась земля на жалеющие и ласковые слова, и мольбою дышала ее молитвенная речь...
Будь он самый грубый, животный человек, но если в душе его не
замерло народное чувство, если в нем не перестало биться русское сердце,
звуки Глинки навеют на него тихий восторг и на думные очи вызовут даже невольную сладкую слезу, и эту слезу, как заветное сокровище, не покажет он ни другу-приятелю, ни отцу с матерью, а разве той одной, к кому стремятся добрые помыслы любящей души…
Та песня, сперва шумная, порывистая, полная отчаяния и безнадежного горя, постепенно стихала и под конец
замерла в чуть слышных
звуках тихой грусти и любви.
— Есть тут кто? — крикнул Алексей Степанович, и
звук его голоса отскочил от крыши и,
замирая, понесся по реке. Внутри чердака послышались невнятные, хрипящие
звуки, как будто кого-нибудь душили. Привязав поспешно лодку, Алексей Степанович вскочил на балкончик и в дверях чуть не столкнулся с женщиной, шедшей ему навстречу.
Клонит к лени полдень жгучий,
Замер в листьях каждый
звук,
В розе пышной и пахучей,
Нежась, спит блестящий жук;
А из камней вытекая,
Однозвучен и гремуч,
Говорит, не умолкая,
И поёт нагорный ключ.
Звук колокольчиков быстро
замер но ветру, как только почта миновала нас.
Вдруг странный, чуждый природе
звук разнесся и
замер на опушке леса.
Но не успел он укрыться одеялом, как до его слуха донесся явственный
звук колокольчика. Дьячок тревожно взглянул на жену, спрыгнул с постели и, переваливаясь с боку на бок, заходил вдоль печки. Колокольчик прозвучал немного и опять
замер, словно оборвался.
И вся холодея и
замирая от страха, она по-прежнему зоркими, внимательными глазами вглядывается в полутьму. Постепенно затихают вокруг нее вечерние
звуки… Прекращается шепот сонных девушек… Воцаряется обычная ночная тишина… Вот только вздохнул во сне кто-то… да тихо вскрикнул в противоположном конце спальни, и все снова затихло в тот же миг.
Хыча лежала на спине, а над нею стояла большая рысь. Правая лапа ее была приподнята как бы для нанесения удара, а левой она придавила голову собаки к земле. Пригнутые назад уши, свирепые зеленовато-желтые глаза, крупные оскаленные зубы и яростное хрипение делали ее очень страшной. Глегола быстро прицелился и выстрелил. Рысь издала какой-то странный
звук, похожий на фырканье, подпрыгнула кверху и свалилась на бок. Некоторое время она, зевая, судорожно вытягивала ноги и, наконец,
замерла.
Я сам был туго натянутой струною, и уже не касался Меня палец, а
звук все еще дрожал и гудел,
замирая, и
замирал так медленно, в такой глубине, что и до сих пор Я слышу его.
Звук гонга прозвучал над садом и протяжно
замер вдали…
Долго ли, нет ли пролежала я, прислушиваясь к ночным
звукам и
замирая от страха за свою подружку, но наконец не вытерпела и, быстро накинув на себя грубую холщовую нижнюю юбку и платок, прокралась с величайшей осторожностью мимо спящих в умывальной прислуг в коридор, едва освещенный слабо мерцающими рожками.